Русский акцент в Каунасе

ПАМЯТИ АЛЛЫ УДРЕНЕНЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ

Алла Удренене

ВОСПОМИНАНИЯ БЫВШЕЙ ГИМНАЗИСТКИ

После окончания Великой Отечественной войны, мой отец узнал, что его родственники в Литве остались в живых и жива его старенькая мама и стал добиваться через Москву перевода в Литву. Он был железнодорожником, а они все военизированные.

И вот весной в конце марта 1947 года мы прибыли в Каунас. Во время войны мы, как эвакуированные, жили на Урале. Из шахтерского городка мы выехали 16 февраля, а прибыли в Каунас 24 марта. Ехали в товарном вагоне. Вместе с нами возвращалась в Белоруссию ещё одна семья. Столько разрушений мы увидели в Белоруссии.

Прибыв в Каунас, мы увидели разрушенный вокзал, а на площади пассажиров ожидали извозчики с черными пролётками. Также были «такси».

В Каунасе только окончилось наводнение, правда, не такое разрушительное, как в 1946 году, но на улице Мишку, Грюнвальдо ещё было полно мусора и ила, принесённого рекой, до самого проспекта Витаутаса (который тогда был переименован в Сталинский), ГЭС была построена 1956 году.

За такую длинную дорогу мы с сестрой довольно-таки отстали. На Урале мы учились в средней девятилетней школе, я в восьмом классе, а сестра в седьмом. А в Каунасе мы попали в XI женскую гимназию, я в шестой класс, а сестра в пятый класс гимназии.

Русская гимназия была устроена в здании бывшей немецкой гимназии. Помню над окнами верхнего этажа была надпись на латыни «Non scolae, sedvitae discimus» (если я не ошибаюсь в написании) – «Не для школы, но для жизни учимся». По-моему, это изречение годится для учеников на все времена.

После войны в Каунасе было трудно подобрать учителей для русской школы. Коллектив учителей был очень разный. Несколько учителей были бывшие фронтовики – по истории, физике, химии.

Учитель математики – наш завуч – Иосиф Францевич Шимкевич был уже пенсионного возраста. Таким же был и преподаватель немецкого языка – наш классный руководитель Самуил Иосифович Пиковский.

Иосиф Францевич был удивительным преподавателем, всегда сдержанный, спокойный. Этот учитель никогда не поднимал голоса. И если в то время, когда он писал на доске новое задание, кто-то начинал разговаривать, он просто переставал писать и стоял не оборачиваясь. Класс сразу замирал. Все его очень уважали.

По русскому языку и литературе была учительница Лариса Абрамовна. Женщина была нервная, с расстроенной психикой, всегда неряшливо одетая и часто с платком, который перевязывал ей один глаз (по-пиратски).

Она часто кричала, путалась. Приходила в класс, кидала с шумом журнал на стол и заявляла: «Сегодня мы начинаем изучать Пушкина». А класс хором: «Но мы же вчера начали Некрасова». Она в крик.

Потом я узнала, что у нее во время войны сын погиб в подводной лодке…

А глаз ей продуло во время ночного дежурства. После войны было много грабежей. И учителя с мальчиками из старших классов дежурили по ночам и обходили школу.

На улицах по ночам были слышны выстрелы, ходили военные патрули.

Дети всегда жестоки и требовательны к учителям (впрочем, как и к родителям). Вот и над этой бедной женщиной подсмеивались.

Астрономию и латынь нам преподавал пожилой человек, бывший преподаватель университета имени Витаутаса. Как говорили, он был магистр. Само это слово нам казалось таинственным. Станислав Станиславович когда-то окончил Петербургский университет и поэтому прекрасно говорил по-русски. Это был очень аккуратный старичок в старомодном костюме. Казалось, что его только что вынули из нафталина. На уроках астрономии он вытаскивал коробочку с цветными мелками и рисовал на доске орбиты планет и звёзд. А класс в это время шушукался и шумел. Но он даже стеснялся делать замечания. Он проверял тетради, не понимая, как это можно не выполнять домашние задания и иногда ходил на дом к злостным отстающим девицам и просил родителей дать тетради и сам записывал туда пропущенные уроки по латыни. Он очень опасался проверок со стороны директрисы – высокоидейной партийной дамы в сапогах. Говорили, что она тоже прошла войну.

Станислав Станиславович как-то заявил, что все активные события на земле зависят от активности солнца, о чём говорил русский учёный Чижевский. Так директриса вызвала его на педсовет и велела при всех отказаться от такой ереси, как перед инквизицией.

У мальчиков латынь и астрономию преподавал магистр из университета. Это был высокий, лысый, полный достоинства человек, тоже учившийся в Петербурге.

Нам с сестрой пришлось иметь дело с этими двумя магистрами.

Мы на Урале в школе учили французский язык, а здесь в XI гимназии были только английский и немецкий. А так как мы поступили в школу только весной, школьное руководство разрешило нам самостоятельно учить в этом году французский, а потом сдать экзамен этим двум магистрам, а они мне сказали с удивлением, что ставят мне четверку и прибавили – царских времён. У нас в Коркино (Урал) была действительно удивительная учительница – энтузиаст своего предмета. Мы читали стихи, и пели, и ставили сценки на французском языке.

Литовский язык сначала преподавал какой-то продавец, который хорошо знал русский язык. Он говорил: «Зачем вам, девочки, знать литовскую грамматику? Вам нужно только знать: berniukas, mergaitė, šokiai, aš tave myliu, laba diena, labas vakaras, ačiū – и достаточно». Приходил с солидным портфелем из толстой натуральной кожи и порядок в классе поддерживал, ударяя этим портфелем по столу.

Но когда мы учились в 7 и 8 классе гимназии, к нам пришла профессиональная учительница литовского языка, окончившая Вильнюсский университет. Она просила, чтобы к ней обращались – Tamsta mokytoja. Но наша бурная ученица Раля Левитан сказала, что мы так не привыкли, и вынудила её сказать своё имя, а потом и имя отца, чему она очень удивилась.

Так потом её и звали – Йоня Эдуардовна.

Очень её уважали за знания, умение вести уроки и очень большую справедливость.

На выпускном вечере девочки спорили, кто будет сидеть рядом с Йоней.

У меня по всем предметам были пятёрки и только по-литовски – четыре. Все учителя просили не портить девочке золотую медаль.

Но Йоня Эдуардовна сказала: Если она поедет учиться в Россию, я ей поставлю 5, а если останется в Литве – то только 4. Все будут спрашивать: «Кто была твоя учительница?»

А я как раз собралась поступать в Горьковский (Нижнегородский) университет на факультет физики и математики.

Класс наш был очень бурный и беспокойный. Девицы были независимые, с места посылали реплики учителям, особенно Раля Левитан, что очень меня поражало. У нас, на Урале, была очень хорошая дисциплина и уважение к учителям. В классе было восемь девочек еврейской национальности, оставшихся в живых после войны. Несколько было дочерей военнослужащих. Например, отец моей подруги Тамары Родионовой был военный инженер – сапёр, прошедший всю войну до Германии.

Это его строительный батальон строил мост через Неман в Алексотас. Видно неплохо построили, что ремонт был только в прошлом году, через 60 лет.

Девочки бегали на танцы в 4-ую гимназию и в 3-тье здание Политехнического института. У нас в гимназии была неплохая самодеятельность, был хор и драмкружок, в котором я участвовала.

Мы ставили сцены из Чехова и Островского. У мальчиков тоже была неплохая самодеятельность. Вот, например, из моего школьного дневника:

«В школе две субботы подряд были вечера. На одном пионерская самодеятельность и потом танцы, а на другом Лев Дмитриевич читал доклад «О талантливости».